Меня окропили святой водой
22.10.2005 | 17:24
Вадим Найман, "Вести"
Кем должен чувствовать себя русский репатриант "правых" убеждений, работающий в арабской школе?.
Комсомольский значок он носит под рубашкой, на цепочке, как крест. Говорит шепотом: «я – коммунист»; в этой школе многие - коммунисты. Из республик бывшего СССР твердо может назвать только две: "Сибирия" и "Бухария". Но точно знает, что в стране нашего исхода был коммунизм (эти тонкости, впрочем, - «социализм», «коммунизм», - кто их различает, кроме нас?)
Закончив выполнять лабораторную работу, протягивает мне какой-то билетик:
- Не желаешь внести десять шекелей?
- На что?
- На палестинский народ. - (он так и сказал на иврите: "на палестинский народ")
- Нет.
- Почему?
- Школа – не место для политики.
Ученик извинился и вышел, и весь остаток дня избегал встречаться взглядом со мной. На секунду глаза его даже влажно блестнули, как будто я совершил на его глазах некрасивый поступок. Учитель, которого он уважал, поступил некрасиво.
Мне было немного не до него.
Сегодня на остановке в Назарете двое солдат обсуждали по-русски, каким способом лучше меня убить. Они думали, я – араб.
Как жаль, - говорит один, - что запретили стрелять на поражение. А то бы можно было… или, как Гитлер. На землю повалил и – кх-х! Пулю в висок. Второй спрашивает: что так? Первый: Я жалость к ним потерял в октябре 2000 года, когда понял, какие они суки. Суки, суки! При этом косится на меня и выразительно сплевывает, а сплевывать, в присутствии араба – страшное оскорбление. Глаза отводит и сплевывает в надежде, что я потребую объяснений, и что-нибудь да начнется.
«Не твой ли папаша, - подумал я, глядя на его конопатое лицо, - когда-то давно, в детстве, бегал за мной с камнем и кричал: "жид! Жид!.."
Должно быть, кто-то из моих учеников в октябре 2000 года повстречался с таким, как ты. То-то их восприятие тех событий так отличается от официально изложенного…»
И только тут (не без злорадства) поймал себя на том, что думаю про арабов «мы». А про «русских» в Израиле, солдат армии обороны Израиля – «они».
Кажется, это называется «проблемой самоидентификации». Она возникает у тех, кто долго находится не в своей среде, а я – так уж получилось, - уже много лет преподаю в арабской греко-католической школе «Сент-Джозеф».
***
Наверное, арабская школа – это не совсем то, что мы себе представляем.
Но с другой стороны, «Сент-Джозеф» - это и не совсем то, что представляет собой арабская школа.
Прежде всего, она – не бедная и не для бедных. Здесь – дети местной элиты, будущее арабского сектора. У меня, впрочем, никаких «миссионерских» задач здесь нет. Для меня школа – это лаборатория, которой я горжусь и те шестьдесят человек, которые делают у меня (и не только у меня) багрут на пять «яхидот».
Багрут по физике на пять «ехидот» - это серьезно. И это достаточный повод к тому, чтобы делать вид, будто никакой политики не существует.
Политики не существует, но она есть. Директор школы, архимандрит Эмиль Шуфани организовал арабо-еврейский семинар по религиозной тематике. На него прибыло двадцать учителей из школы при Иерусалимском университете.
Вообще-то, такие встречи традиционны. Каждый год они ездят к нам, а мы к ним. Потом происходит обмен группами учеников. В позапрошлом году группа еврейских и арабских школьников совершила совместную поездку в Освенцим. Представители двух конфликтующих сторон впервые вместе принимали участие в поминовении Катастрофы. Эмиль Шуфани был удостоен премии ЮНЕСКО.
Замечу, что, когда в день Катастрофы, несколько человек попросили меня включить музыку, и я сказал, что сегодня день не очень подходящий для музыки, кто-то из них махнул рукой: "И ты в это веришь?" Я говорю: "Ну-ка, ну-ка...»
- А! всем известно, что число убитых преувеличено в несколько раз.
Одиннадцать утра в нашей школе приходится на урок, поэтому у нас во время сирены было хотя бы тихо. А у соседей, в школе баптистов, - перемена. И там, услышав сирену, - завыли, замяукали...
Кроме того, после поездки у этого вопроса появился еще один непрошенный подтекст: мол, мы вашу Катастрофу поняли и признали. Теперь и вы нашу попробуйте понять… Свою «Катастрофу» арабы называют «Накба» - сам факт возникновения государства Израиль. Это к вопросу о том, каков реальный эффект от такого рода мероприятий. Но намерения благие, и надо отдать им должное. Многие, быть может, вообще удивятся, узнав, что кто-то этим всерьез озабочен не только с еврейской стороны.
Итак, семинар. Первым выступил известный раввин из Франции, старый друг нашего архимандрита. Говорил он так медленно, что между предложениями можно было успеть отхлебнуть кофе из чашки. Лекция его состояла, в-основном, из суждений типа: "Вот мы не задумываемся, почему в такой-то фразе ТАНАХа артикль стоит только перед одним словом, а не перед двумя, как принято, значит, смысл этой фразы - иной, нежели принято думать…", - и так далее. В целом же иудаизм - самая мирная и тихая религия, и никак не может поддерживать террор.
Потом выступил шейх из Дабурии, известный толкователь ислама и доктор философии. Он заявил, что ислам – никак не может быть религией, проповедующей ненависть к евреям, ибо даже четвертая жена пророка Мохаммада была еврейкой. Выходило, что и ислам - самая мирная религия, которая никак не может поддерживать террор.
Я подумал: а ведь это неплохо описывает отношение мусульман к нам!
Может быть, проповедники в мечетях не так уж неискрени, когда говорят, что если и собираются сбросить нас в море, то не всех. Часть евреев, вполне могут остаться жить среди мусульман – при условии, что они будут знать свое место. Место четвертой жены.
Жену, которая знает свое место – вовсе не обязательно топить. С ней обращаются хорошо, дарят ей золотые украшения...
Кто-то из учителей-евреев с места спросил: если все так хорошо, почему мы с вами воюем? Завязался спор. Мулла и раввин стали соревноваться, кто лучше умеет ускользать от прямых ответов, а я, да простят мне коллеги и соплеменники, просто рассматривал их всех вместе и сравнивал. Уж очень соблазнительная была выборка: двадцать арабов и двадцать евреев, примерно одного возраста, профессия одна.
Можно ли в них отыскать какие-то обобщающие внешние отличия?
По-арабски – учитель - «устоз». Это нечто большее, чем на иврите - «море». Например, я – не «устоз». Уже, наверное, треть студентов Хайфского Техниона кричит мне издали: «аhала-ан!» (привет). Но никто не не скажет: «аhалан, устоз», потому что слово "устоз" означает, что ты принадлежишь их обществу, знаком семье, учил отца, старших братьев... Попытки некоторых благожелательно настроеных коллег озвучить меня перед учениками, как «устоз» всегда вызывают легкий смешок.
Однажды в лаборатории кто-то насыпал мне в кофе соль. Я об этом забыл. И вдруг, несколько месяцев спустя, ко мне подходит ученик и спрашивает:
- Устоз! Так вы хотите знать, кто тогда насыпал вам в соль в кофе?
Стыдить не стал. Он бы не понял. Мы выросли на руинах общества, и с детства воспринимаем все, что исходит сверху, как вражескую агрессию, перед которой люди внутри одной возрастной когорты должны объединяться. Мы помешаны на товариществе, а они нет, потому что выросли в сложившейся, полноценно функционирующей общине. Для нас нормально – стремление человека вырваться из своей среды. А араб вне своей "хамулы", «клана» - себя не мыслит. Мои ученики "положительно определены" по отношению к той среде, в которой выросли, и для них совершенно нормально какое-то дело, какой-то конфликт "пустить по инстанциям". Во всяком случае, я, иностранец, в вопросах этики ученику не указ. Начав наушничать, он мне польстил, принял за своего. Я не стал его разуверять, только замахал руками и сказал, что я уже давно все забыл. Может быть, это его разочаровало. Я повел себя не как «устоз».
Особенность жизни в традиционном обществе - успеваешь изучить все, вплоть до перемены блюд на новогоднем ужине в ресторане «Ла Фонтена», куда меня регулярно приглашают.
Огромный сводчатый зал - старинный, явно оттоманской постройки. На видном месте - фотография: усатый хозяин ресторана в обнимку с Ицхаком Рабиным. В семь часов все приходят сюда. Мужчины снимают свои квадратные пиджаки и вешают их на круглые спинки стульев, так что одежда все время падает (традиционно падает). Потом начинают петь.
Пение - особая статья. К микрофону выходит монахиня и затягивает: "Йа, хаби-и-и-иби!.." Но это еще не песня это только речетатив, в который поместятся две-три песни Иосифа Кобзона целиком. Вот теперь – поют. Припев – все вместе, для чего каждому (включая меня) вручают текст по-арабски. При этом прихлопывают: два хлопка справа от себя, два - слева; снова два справа и еще раз слева. Что касается меня, то мне эти арабские буквы хочется ковырять вилкой.
А вот, как они играют в фанты. На большой экран проецируется клякса, сделанная при помощи какой-то рисовальной програмы. Надо угадать, чье лицо. Решают, как школьники на картине Богданова-Бельского "Устный счет". В зале даже становится тихо Вдруг кто-то воскликнет: "устоз Нассар!" Или "устоза Райда!" И тогда им становится так смешно, так смешно, и когда вновь устанавливается тишина, кто-то, не выдержав, по-инерции вдруг да прыснет.
Время от времени кто-то за столом вспоминает про меня и говорит: "в России пьют много водки, да?" Выпиваем. Устоз Фемми – преподаватель иврита, а по-совместительству - журналист местного радио и футбольный судья, через определенное время, спрашивает: "фамилия этого вашего тренера, который умер, была - Лю-бовски?" - "Лобановский", - поправляю я. Уже семь лет поправляю.
Однажды Фемми еще с одним авторитетным арабом подсели ко мне в учительской и предложили ни много ни мало, - меня женить. Я отказался. Не отказался бы, - наверное, сейчас был бы «устоз». Но я - не "устоз", никогда им не буду и в их общество не стремлюсь, скорее, наоборот. Устойчивость форм общественной жизни, которая видится им единственно возможной, для меня – как кошмарный сон. Но вот эта устойчивость отношений рождает некую труднообъяснимую «устойчивость» выражений лица, - это я вновь возвращаюсь на семинар, к попытке сравнения. Арабский «устоз» больше похож на учителя в традиционном понимании. Еврейские педагоги рядом с арабами, казались какими-то инфантильными, что ли. Арабы не только скупее в движениях, но и лицом – менее подвижны. Иногда у араба, который озадачен тем, как точнее выразить свою мысль, бывает такое выражение, как будто он сейчас чихнет. Но и только. А тридцатилетний еврей-учитель, часами может ходить с приоткрытым ртом, и вид у него такой, будто он сейчас у вас что-то спросит. У другого на лице написано: "А я зна-а-а-аю!" У дамы лет сорока такое лицо, будто она только что показала кому-то язык. Еще один - собравшись кому-то возразить, секунды две поедает его глазами, как баскетболист - мяч.
Означает ли это, что и наше национальное сознание в сравнении с арабами – столь же инфантильно и неустойчиво?
***
- Кто твой кумир, Сталин? А кто?
Пускаемся в спор, но не долгий. Как в детской игре: "Черного и белого - не брать, "итбах-яхуд" - не говорить. Эвфемистика – это партизанская война понятий. Бессильные победить в открытом бою, палестинцы разработали тактику партизанской войны: прячась за холмики логических конструкций, обстреливать наше инфантильное сознание. Убедившись, что призыв уничтожить Израиль сочувствия больше не вызывает, они изобрели замену слову «уничтожение», разделив это понятие на три части: возвращение к границам 1967 года, раздел Иерусалима и возвращение беженцев. Палестинцы не говорят: «Израиль будет уничтожен». Палестинцы говорят: «Беженцы должны быть возвращены». Как следствие, Израиль исчезнет. И что потом? Что будет после вашей победы, подумай! Неделя праздников, а затем десять лет каждый день - Сабра и Шатила?..
Мне кажется, что я слышу щелчок в его голове. Он переключается:
- У вас есть атомная бомба. У вас самая сильная армия в регионе.
- Сегодня вечером четыреста тысяч мусульман будут молиться на Храмовой горе, и если они захотят потом пойти маршем на Иерусалим, чем нам эта бомба может помочь? В нашем обществе слишком высоко ценится человеческая жизнь.
- Тут он начинает грозить мне пальцем:
- Э, нет, у вас вовсе не высоко ценится человеческая жизнь. Вспомни, еще когда Моше Рабейну пришел на Синай…
Зачем он прыгнул так далеко? А потому, что Синай - ближайшая точка, где можно сказать: "Э, не-е-ет!". Он не антисемит и, конечно, обидится, если назвать его антисемитом. Просто евреи - это "э, не-е-ет!" - вот тот нуль, с которого он начинает отсчет.
С началом «второй интифады», - единственный раз - я нарушил взятый на себя мораторий на политические дискуссии. Но потом все равно пришлось к нему вернуться; когда выяснилось, что все споры с арабскими коллегами протекают по одной схеме. Человек может связно излагать позицию "своего берега". Но стоит ему попытаться совместить еврейскую и арабскую точки зрения, как его логика рвется, и он совершает в споре какой-то немыслимый кульбит. Например, если последовательно доказывать ему, что совокупность требований арабской стороны означает физически невозможность существования государства Израиль в границах 1967 года, он будет слушать и отвечать: "так?" - "так". И вдруг выкрикнет: "А у министра Юрия Эдельштейна отец - православный священник в Москве, это как может быть?"
Я долго пытался найти объяснение этой странной глумливой пляски на костях здравого смысла, пока не понял, что это защитная реакция. Сознание человека просто не выдерживает. Да и можно ли в сознании одного человека свести в одну точку обе наши позиции, так упорно соскальзывающие в разные плоскости рассмотрения, - точно магниты, обращенные одноименными полюсами друг к другу? Есть ли в Израиле такой человек? Во всяком случае, им буду не я. У меня в голове туман, а все вокруг словно сговорились - запутать меня, заставить чувствовать то, что я на самом деле не чувствую.
Но главное - что-то было изначально неправильное в том, что я, чужой человек, им буду указывать, как относиться к евреям и к еврейскому государству. Не потому, что еврей, а потому что они родились здесь, их семьи еще до моего рождения уже имели какие-то отношения с евреями. А я – приезжий, и даже не приехал, а завезен, как арабы убеждены, - в числе других, чтобы изменить демографическую ситуацию.
Какие-то вещи в споре с арабами – в принципе, надо оставлять непроговоренными, это – фактор геополитики. То, что я этого не понимаю, вызывало у моих коллег чувство брезгливости. Мне говорили: «надо иметь стыд, стыд...»
***
...Накануне войны в Заливе, когда все ждали ракет, полстраны заволокла какая-то красноватая мгла. То есть, не видно было, что она красноватая – пока не зайдешь в комнату, где горят лампы дневного цвета, так вот, эти лампы казались сине-фиолетовыми, как в оранжерее. На стадионе школы полным полно журавлей, совершивших, как видно, вынужденную посадку по дороге в Европу. Говорят, и война долго не могла начаться по погодным условиям.
Меня ознакомили с планом, куда идти в случае чего. Никакой нервозности, все по расписанию. Только израильский флаг с крыши школы исчез. Почему исчез - не знаю. Почему вывесили в этом году на неделю раньше, из каких соображений держали целый месяц, чего не было даже в лучшие времена - тоже не знаю.
Утром у входа раздавали листовки с эмблемой - пятиугольная красная звезда в окружении колючей проволоки, стилизованной под арабские буквы. А может быть, - буквы стилизованные под колючую проволоку. Мне листовки не предложили, а просить я не стал, - не из принципа, а просто не знаю до сих пор, как себя вести в такой ситуации.
В расположенной по соседству школе баптистов какой-то праздник. Исполняют по радио песенку, каждый куплет которой оканчивается "Катюшей", - такая мелкая крамола.
К полудню видимость сделалась - километра четыре. Можно было различить купол церкви Благовещения, и дальше, по склонам, Назарет в дымке, россыпью, очень красиво. И со всех окрестных холмов доносилось на разные лады с интервалом в полсекунды и мешалось с музыкой во дворе: "Алла-а-а-а-а-а-а!" "Алла-а-а-а-а-а!". Вдруг - сверху грохот. Звено истребителей с военного аэродрома - полетели на север, в сторону Ливана. Я подумал, что, может быть, это летит чья-то смерть. Грохот стих, и снова: «Алла-а-а-а-а!»
***
Исследование середины 80-х показало, что только 13 процентов арабов заняты на работах, требующих высшего образования (среди евреев этот показатель составляет 31 процент). Так вот, свидетельствую: грядут перемены.Потому что прежде всего они здесь – учатся. Арабские школьники учатся примерно, как мы там. Сил не жалеют. Девять уроков в день, сорок «яхидот» багрут – мало! Берут дополнительно летний курс «охраны окружающей среды». Что им эта «среда»? Она им и не нужна. Им нужны баллы в аттестат.
При этом надо иметь в виду: они дотошны. У них нет наших навыков рассеянного, поверхностного внимания, когда человек, пролистнув несколько страниц, думает: ладно, потом пойму, поехали дальше... Арабский школьник, если он чего-то не не понимает, не умеет сам перед собой делать вид, что он понял. А будет долбить, долбить в одну точку, сидеть до пяти часов, замучает тебя вопросами. Это хорошее «мучение», учителя это называют «отдача». Но у их дотошности есть оборотная сторона. Вот он, допустим, сидит, собирает установку для экзаменационной лабораторной работы. И ему не хватает соединительного проводка. Тут он видит боковым зрением, что откуда-то свисает кончик этого проводка. Ему не придет в голову посмотреть к чему подсоединен этот проводок с другой стороны. Ему нужен провод, остальное не важно, он просто дернет за свободный конец – и пусть там все летит к чертовой матери. Не из хулиганства, а просто он так поглощен тем, что делает. Впрочем, иногда и из хулиганства. Коллега-араб из компьютерной лаборатории недосчитался после урока жесткого диска на одном из компьютеров. У меня они тоже сегодня расколотили реостат за 180 шекелей, и закоротили настольную розетку проводником из бельгийского школьного набора (пластилин на полу и порванная проволочка в мостике Уитстона - не в счет).
Было это как раз в день начала экзаменационной сессии у выпускников. А на этот счет здесь есть масса традиций (включая традицию вялого противодействия учителей этим традициям).
Замечу, что и в обычное время дисциплина здесь далеко не «железная». Но все-таки не такая, как в обычной израильской школе. Мне однажды пришлось посетить огромный тихон в Кармиэли: первое, что я там увидел – юношу и девушку, которые, не обращая ни на кого внимания, целовались взасос в школьной раздевалке. Я понял, насколько от этого отвык: в арабской школе такое немыслимо. Самое большее, что могут позволить себе (в стенах школы) арабские юноша и девушка – посидеть рядом на ступеньках лестницы, «слегка соприкоснувшись рукавами». Скорее, я бы сравнил учеников «Сент-Джозеф» с советскими школьниками середины 80-х годов. Например, они сейчас открывают для себя американский рок. А старшее поколение открывает для себя, что это не так уж страшно, когда их дети слушают рок...
Мне даже кажется, что их старшее поколение находится в некоторой растерянности, не совсем представляя себе, как вести себя со своими детьми. В день начала выпускной сессии педагоги собираются в учительской и без нужды стараются оттуда не выходить. Будущие выпускники сначала разбрасывают какие-то бумажки, - на них ничего не написано, просто «снег». Приносят килограммовые пакеты с мукой, устраивают мучной фейерверк, посыпая друг друга и одновременно разбрасывая повсюду полиэтиленовые мешки с водой (а потом девочки долго вычищают из волос комки теста). А главное – массовая пальба из хлопушек, сотни хлопушек. Но я все же пошел в этом хаосе искать того, кто закоротил розетку. Нашел. Отозвал в сторонку поговорить. Что сделала та кучка ребят, в которой он тусовался? Они нас окружили, и начали вот так же, прихлопывая, что-то напевать по-арабски. Должно быть, какое-то изощренное издевательство. Может быть, даже с сексуальным подтекстом, судя по тому, как покраснел мой собеседник. Я же поразился самой их способности вот так, мгновенно соорганизоваться, чтобы начать петь. Как ни стараюсь, не могу представить себе, чтобы русские дети так пели, разве что – в детском саду такое еще может быть. Но позднее – никак, потому что у нас – все вразнобой, все против всех в мелком личностном противостоянии; «ладушки-ладушки» - это стыдно. Арабам же не стыдно. Они мгновенно могут настроиться все на одну волну, на один "код". Не то, чтобы я по этому поводу им завидовал, - Б-же упаси. Просто еще один факт, до какой степени они – не мы.
***
Последние три урока отменили. Все, как будто притихли и чего-то ждут. Христиане молятся в церкви, мусульмане гуляют по двору и по коридорам.
В школе процентов двадцать мусульман, (в самом Назарете их уже семьдесят процентов), но олтличить их довольно трудно. Хиджаб девочки не носят. Война с этим платком была упорной, и Эмиль Шуфани выиграл ее еще до начала моей работы здесь. Так что теперь нет другого способа определить религиозную принадлежность ученика (или ученицы), кроме как – посмотреть, посещает ли он (она)т пришкольную церковь, да еще - соблюдает ли пост в Рамадан.
В учительской едят какой-то зеленый зернисто-рубленный салат, который, когда его много, издает запах хвои. На столе разложены на серебряном тазике бело-розовые гранаты в каждый из которых воткнута свеча. Тут же пирожные, - жирные, увы, сплошной холестерол. Долго выбирал, чего бы взять, потом сказал вслух по-русски: «ладно, семь бед – один ответ». Учительница рядом со мной, в ответ улыбнулась так ослепительно, будто что-то поняла.
Потом они долго распевали хором какой-то псалом, а архимандрит наш ходил и кропил всех святой водой при помощи небольшого букетика из листьев мяты. И меня окропил.
В полдень ожидание разрядилось ошеломляющей дискотекой. Такого в советской, российской школе я не видел и не увижу.
Школа построена так: вместо коридоров - широкий, как палуба, балкон, и весь внутренний двор как бы обнесен этим балконом, на стене вдоль которого нарисованы колбы, математические формулы и какие-то очень умного вида усатые арабы в очках. Во дворе размечены две баскетбольные площадки. С балкона удобно наблюдать за игрой, но на перемене ученикам запрещено там находиться. Все должны быть внизу, где присутствует дежурный учитель, он отвечает за дисциплину (меня в такое дежурство не назначали ни разу - лишнее доказательство моей неукорененности здесь). Сейчас там собрались все. Барабан выбивает какой-то верблюжий галоп. Несколько десятков учеников образовали круг - нечто вроде чеченского "зикра". И под оглушительную музыку, очень похожую на рок (только здесь другой звукоряд), синхронно прихлопывая, они двинулись сначала против часовой стрелки, потом по часовой стрелке. Небольшие группы учителей распределились по всему школьному двору, но лицом к этому кругу и тоже синхронно прихлопывали.
Потом в круге взялись за руки, получился хоровод. Я заметил, что самые старшие ученики распределены через семь-восемь тех, кто помладше - как дополнительные локомотивы в длинном составе, который должен одолеть затяжной подъем. По их команде руки расцепились. Все перешли на гусиный шаг и стали прихлопывать у самой земли - при этом, выразительно глядя друг на друга. Потом вытянулись и начали прихлопывать над головой (продолжая двигаться).
Все это, очевидно, что-то значило, но я ничего не понимал. Мне трудно осмыслить, что такое вообще возможно не на сцене, а стихийно, для своего удовольствия. Видимо, так они понимают слово "дискотека", - была первая мысль.
Вторая мысль: другой мир. Другая планета. Так странно, что именно мне выпало видеть это ни на что не похожее мелькание: детские головы и светло-зеленые рубашки навыпуск – наша форма. Во всех арабских школах введена форма. Сине-серая рубашка с эмблемой на рукаве – муниципальный тихон. Желтая рубашка и джинсы – школа баптистов. У школы при англиканской церкви - темно-бордовый жилет с эмблемой и галстук такого же цвета, - и так далее.
...Тут есть один мальчик... Каждое утро по дороге на работу я покупаю питы в маленькой пекарне, и один и тот же расторопный арабский мальчик (сейчас он уже в возрасте моих выпускников) много лет подряд берет у меня деньги, подает пакет с питами и произносит: «доброе утро!» И «ма нишма?» И видно, что ему нравится торговать, нравится играть эту роль, - а больше – я ничего не знаю о нем.
Утром... А надо видеть нижний Назарет с половины восьмого до восьми утра: толпы детей, великое множество детей в школьной форме, - и это не считая тех, кто в развозке. Только здесь понимаешь, что такое «демографический взрыв». И все идут в школу. А этот мальчик стоит и торгует, почему?
Не знаю.
Там снуют у машины еще какие-то личности – эти никогда на меня не смотрят и ничего мне не говорят. Нелегалы из Палестинской автономии? Тоже не знаю. Четыре метра вглубь этой чистенькой пекарни со стенами из кафеля - все, что мне дано видеть и все, что мне дано знать, а дальше? Что там дальше, обычная комната? Каморка гастарбайтеров? Склад оружия, как тот, что полиция на днях изъяла в одном из соседних домов? Что за семья у этого мальчика, как здесь относятся к Израилю? Что стоит за его «ма нишма?»
По данным опроса 2001 года - всего треть израильских арабов признают слово «израильтянин» соответствующим их идентификации (в 1995 году, когда я начинал здесь работать, таких было в два раза больше), - а он? Две трети израильских арабов чувствуют, что жители Палестинской автономии им ближе израильтян, - а он? Почти половина - отказывают Израилю как сионистскому государству в праве на существование, а он? А те, что толпой валят в школу мимо него? А мои ученики? На все ответ: не знаю, не знаю, не знаю. Вот, как мало я знаю этот мир. Четыре метра, и пятого не дано. И пройдет двадцать лет, и останутся те же четыре метра и «ма нишма»... Да больше - ни мне от них, ни им от меня, собственно, ничего и не нужно, вот, в чем суть.
Одно время я даже вынашивал мысль создать нечто вроде амуты из «русских» учителей, врачей, музыкантов, художников, работающих в арабском секторе. Тех, кто видит ситуацию «изнутри». Для кого «арабы» – не отвлеченное понятие, а живые люди, которым каждый день приходится смотреть в глаза. Те, кто не говорят о «мирном процессе», а изо дня в день сами его делают (если это сочетание слов имеет еще какой-то смысл).
Хотелось бы знать: возникает ли время от времени у этих людей, как и у меня, подобно физическому недомоганию, еще одна мысль:
ЧТО Я ЗДЕСЬ ДЕЛАЮ?
...И даже в такое время - приходят, чтобы доделать лабораторную работу. Две ученицы – долго спорили, перешептывались, не решаясь заговорить, наконец, одна из них, с улыбчивым детским личиком спросила, очень смущаясь:
- А какой у тебя IQ?
Я даже не сразу понял, что помешало мне в тот момент предаваться, как говорят, «мирному учительскому счастью». Потом только разглядел, что это – часы, вернее, ремешок от часов. У одной из девочек он был в виде палестинского флага.
"Вести"
При перепечатке вы обязаны указать, что впервые эта статья опубликована в газете "Вести" (Израиль)
Если вы заметили орфографическую ошибку,
выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Поделиться:
Любое использование материалов запрещено без письменного разрешения редакции сайта новостей ISRA.com.
